Плод зрелой мысли
Кызыл-Эника Кудажи мы привыкли относить к среднему поколению тувинских литераторов. Но это не значит, что он не имеет зрелого творческого почерка. Наоборот. Приятно отметить, что творческие достижения и возможности К. Кудажи растут из года в год, от произведения к произведению, и становятся все весомее, все значительнее, все неожиданней. Причем, автор плодотворно работает во многих жанрах: его писательский багаж составляют и поэтические сборники, и сборники новелл, рассказов, и повестей, и произведения, написанные для сцены, и, наконец, романы. Думается, не зря большие и малые произведения Кудажи постоянно в центре внимания читателей, писателей и критиков. Много интересного, полезного, познавательного нашли читатели в таких его произведениях, как рассказы «Тараа» («Хлеб»), «Шончалай», повесть «Тихий уголок» пьесы «Проделки Долумы» и «Одиннадцать», роман «Высокие облака» и, наконец, первый том романа «Улуг-Хем неугомонный.
Сейчас я хотел бы высказать свои мысли о последнем крупном произведении К. Кудажи – романе «Улуг-Хем неугомонный». Писатель задумал широкое полотно об исторических событиях, происходивших в Туве в начале XX столетия, чтобы на фоне их показать жизнь различных слоев населения, показать гнев против порабощения тувинских аратов местными феодалами и иноземными эксплуататорами. Пока вышел в свет на тувинском языке первый, так называемый «Черный том» романа. Роман насыщен немаловажными событиями из истории Тувы и картинами жизни племени (или рода) Барыкских кыргысов. Читая его, мы чувствуем, сколь серьезно потрудился автор над историческими архивными документами: цифровыми и фактическими данными, письмами, донесениями, сообщениями феодальных чиновников и духовных лиц. Умело применяет он тувинизированное произношение нетувинских имен и фамилий (Семен Лукич–Севээн Лукиш, Тай Ши Тайфу–Дажы-Тойбу). Удачно показана атмосфера тревожного ожидания различных событий, характерная для того периода истории Тувы: например, со связи с первой русской революцией возникали среди аратов слухи, будто жив вожак восстания шестидесяти богатырей Самбажык, он, мол, живет в России и скоро собирается вернуться в Туву. Угнетенные хотели напомнить своим угнетателям, что вспышка народного гнева может повториться.
Чтобы убедительно показать описываемый период, автору пришлось брать события в крупном, эпическом плане, привлекать огромное количество действующих лиц. Однако в этом обилии персонажей он не запутался, сумел обрисовать их не поверхностно, а подробно, и что самое главное, типизируя их как представителей различных социальных слоев населения тогдашней Тувы. Примером могут служить образы двух богачей тувинского феодального чиновника Мангыр-чейзепа и русского богача Семена Домогацких. Мангыр-чейзен выглядит в романе человеком жадный, хитрым, умным, развратным, завистливым, коварным, честолюбивым, и в конечном итоге, трусливым и жалким... А «добрый» поначалу к аратам и даже вызывающий симпатию читателей умением трудиться бывший батрак Семен Домогацких на поверку оказывается жестоким эксплуататором нисколько не лучше, чем тувинские феодалы или маньчжурские купцы. И это очень нужно автору, чтобы показать и своим героям-аратам и читателям: все богачи (и тувинцы, и русские, и монголы...) одинаковы по своей природе.
Среди представителей бедных аратских масс наиболее интересный ярки арат Сулдем и его сыновья. Образы братьев индивидуальны и по внешним портретным данным, и по темпераменту, характеру, привычке Соскар трудолюбивый паренек, для которого «богом», примером в жизни, по его наивности, стал богач Семен Лукич Домогацких: все он старается делать так, как сделал бы хозяин. Даже видя неловкость братьев работе, он указывает им: «Севээн-орус бы сделал так...». Впоследствии Соскар совершил невиданное барыскими старожилами: построил себе по примеру своего кумира дом с баней и развел огород. Так исподволь, автор показывает то прогрессивное для тувинского населения, что пришло в Туву с русскими переселенцами, с их более передовыми способами ведения сельского хозяйства.
Немалое значение имеют в романе образы русских батраков: через них автор утверждает идеи взаимной поддержки простых людей, показывая их доброжелательность к тувинским аратам, а самое главное, проникновение передовых революционных идей в массы бедняков и батраков.
Старик Сулдем – обобщенный образ умудренного большим опыта жизни, энергичного, доброго, трудолюбивого арата. Во всех ситуациях остается терпеливым, заботливым отцом и дедом для своих детей и внуков. Героический участник Кобдинского боя, он и храбрость, и недюжинные способности командира и наставника, и находчивость сумел та проявить, но все его заслуги присвоил себе мелкий чиновник Херик-бошка. Интересно показана дружба Сулдема с русской семьей Черемисиных: картины расставания с Черемисиными и возвращения Сулдема домой из Монголии – одна из самых волнующих страниц романа.
Старшего сына Сулдема Саванды автор старается представить в юмористическом плане – вроде деда Щукаря у Шолохова. Но порою трудно определить подлинное лицо Саванды, его социальную сущность–кого же он все-таки представляет. То он кажется человеком умным, удалым и чуть ли не народным заступником, который смог даже публично опозорить самого чейзена; то он предстает перед читателями бездельником и негодяем.
В образах кайгалов – лихих молодцов, аратских заступников и грозы баев – автор сконцентрировал положительные народные черты: доброту и справедливость, взаимную поддержку и уважение друг к другу, стойкость, мужество, хладнокровие и т. д. Кайгалы воруют только у богатых, презирая преступников, не стыдящихся отобрать у бедняка последнюю корову или козу… Однако подробные описания воровской тактики кайгалов, идеализация их образов и поступков имеют и негативную сторону, отрицательно влияя на некоторых читателей. На это справедливо указывала критика.
Читая произведения К. Кудажи, мы всегда ощущаем индивидуальность речи персонажей, образность, меткость, емкость речевых характеристик. Более того, автор выражает особенности характеров людей даже показом присущей им манеры смеяться: смех Ончатпы (дочери Опай-чалана) открытый, непринужденный, «словно стучал по дереву пестрый дятел», «Чудурукпай (сын Мангыр-чейзепа) смеялся, нагнувшись вниз, словно кукушка на верхушке дерева перед дождем», а жена Опай-чалана смеялась так, что «ее жирное тело трепетало, словно щепка, застрявшая в текучей воде»...
К месту и богато использован фольклорный материал: пословицы, поговорки, частушки, народные предания. Автор умело пользуется различными художественными приемами и изобразительными средствами: эпитетом, метафорой, сравнением и т. д. Вот как он сравнивает красоту двух женщин: «Красота Ончатпы была вроде колокольчика, звенящего снаружи, а красота Анай-Кара – вроде свечи, которая горит внутри»...
Использование в речи персонажей архаизмов и диалектизмов помогает автору обрисовать характер той эпохи и тех социальных групп, которые описаны в романе, но, к сожалению, без разъяснений или сносок нередко остаются для читателя мертвыми ничего не значащими словами. Позволю себе поспорить с А. К. Калзаном, считающим чрезмерными подробности в описании некоторых эпизодов,– лишними называет он сцены охоты Саванды. Мне кажется, в таком крупном произведении, как двухтомный роман, подробности не могут быть излишними. Где же быть детализированному описанию событий, картин, образов, как не в романе? Наоборот, отмечаю образность, полноту этих описаний. Что касается сцены охоты Саванды, то она служит автору средством придать образу неудачника и хвастуна откровенно юмористический оттенок.
Ряд незначительных, на первый взгляд, эпизодов к тому же имеют символическое значение Улуг-Хема в прологе и эпилоге романа глубоко символичны, автор уподобляет великой реке подо льдом и в пору пробуждения жизнь Тувы в описываемый им период.
Слабость романа в том, что против маньчжуро-китайских эксплуататоров, автор не показывает по-настоящему этих эксплуататоров. Много раз говориться: «Жадные, хитрые китайцы, которые продают свои товары втридорога», но почти нет конкретных примеров. Противоречиво показан разгром китайских торговых факторий; разрушают их не араты обиженные купцами, а кайгалы, и погибает от их рук не чиновник или купец, а китаец-бедняк. Друг тувинских аратов, который сам помогал громить факторию… Его смерть выгодна Майгыр-чейзену, получившего от этого китайца целый мешок серебряных денег: чиновник должен был передать это награбленное купцами у тувинцев добро своему народу… Здесь отсутствует авторская логика. Погибший китаец был отцом маленькой Адаски, внучки Сулдема. Однако семья Сулдема приняла его плохо, вразрез с традиционным тувинским гостеприимством: все ему угрожали, готовы были растерзать или даже застрелить, а это вступает в противоречие с мудростью Сулдема в которой читатель не убежден.
Неправдоподобным кажется и то, что Сулдем, якобы, каждый год одной и той же свинцовой пулей, которую вынимает из головы убитой им белочки. Даже если поверить, что старик – идеальный стрелок, всегда попадающий в голову живой, движущейся цели, неужели у него свинцовая пуля остается при этом целой, не сплющенной? Если же она сплющивалась, как бы он мог зарядить ею ружье? Поверить, что он каждый раз разжигал костер и переплавлял свинец, тоже очень трудно.
А вот еще эпизод маловероятный: маленькая девочка, которая совсем не умеет считать, показывает на пальцах число «семнадцать».
Шаман Чаян дает выстрелить в него из ружья, предварительно показав и порох, и пулю присутствующим. Он же кладет в рот и лижет горячие угли и, конечно, остается живым и невредимым. Автор не показывает, в чем же заключается секрет шамана, и не проявляет никакого отношения к этим фокусам. Напротив, заканчивается эпизод следующим утверждением: «Берет он пулю с неба, в него стреляли, и то не умер», - все возрастала слава Чаян-хама».
Однако недостатки и просчеты не умаляют общего значения крупного и интересного романа, автор которого как на основе исторических фактов и документов, так и на основе их глубокого осмысления и дополнения, силой воображения сумел воссоздать широкую картину пройденной народом жизни, дать читателям материал для размышлений. И потому я беру на себя смелость утверждать, что роман Кызыл-Эника Кудажи «Улуг-Хем неугомонный»- плод зрелой мысли и зрелого чувства художника, способного понимать жизнь, время и его устремленность. Не потому ли читатели с таким нетерпением ждут его продолжения.
- Канкова С. О.
