Передовики Тувы. Дажы-Намчал  Ооржак

Данная статья из биобиблиографического указателя «Вековая иСТОрия ТНР: ровесники ТНР», изданного ТРДБ им. К.И.Чуковского в 2021 году, г. Кызыл. В указателе содержатся материалы об исторических, наиболее ярких личностях нашей республики, рожденных в 1921 году, — год основания Тувинской Народной Республики. Их судьбы тесно связаны с историей становления и развития образования, науки, культуры, а также различных отраслей народного хозяйства ТНР.

 

ООРЖАК  ДАЖЫ-НАМЧАЛ  ЧЫРТАЙ-ООЛОВИЧ

(22. 10. 1921- 06.01.1988 гг.)

Герой Социалистического труда,

передовик сельскохозяйственного производства,

Член планово-бюджетной постоянной

комиссии Верховного Совета Тувинской АССР

            Ооржак Дажы-Намчал Чыртай-оолович – чабан совхоза «Алдан-Маадыр» Дзун-Хемчикского района.Родился 22 октября 1921 года в селе Ак-Даш  Урянхайского края Енисейской губернии, ныне Сут-Хольского кожууна Республики Тыва. Тувинец. Рано оставшись без  родителей, получил начальное  образование и был вынужден пасти чужой скот. Первоначально работал мастером на стройке, затем парторгом в совхозе  «Алдан-Маадыр»  Дзун-Хемчикского (в дальнейшем Сут-Хольского) района, а позже  взял отару овец. В отаре Д.-Н. Ч. Ооржака был самый большой в республике приплод молодняка местной породы по ‒ 130-150 ягнят на сто овцематок. По итогам работы по 8-й пятилетке (1966-1970) он был награжден орденом Ленина.

Указом Президиума Верховного совета  СССР от 6 сентября 1973 года за большие успехи, достигнутые во Всесоюзном социалистическом соревновании, и проявленную трудовую доблесть в выполнении принятых обязательств по увеличению производства и заготовок продуктов животноводства в зимний период 1972/73 года Ооржаку Дажы-Намчалу Чыртай-ооловичу присвоено звание Героя Социалистического  Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

Избирался депутатом райсовета и членом обкома партии (член КПСС с 1959 года).

Участвовал в работе Конгресса миролюбивых сил, который проходил в Москве (1962 г.).

Скончался 6 января 1988 года. Похоронен на поселковом кладбище Алдан-Маадыр Сут-Хольского района Республики Тыва.

Информатор Вера Валерьевна Столбова-

 сотрудник Тандинской  районной библиотеки.

 

«Секреты» чабана

            На горных  дорогах  Тувы  жилье встречается не часто, но если встретил чабанскую юрту, то ждет тебя в ней незатейливый уют, искреннее гостеприимство. Проехать и не зайти — обидеть хозяина. А если он человек известный, уважаемый во всей республике, то не грех и крюк сделать. Так мы и поступили — свернули с накатанной дороги, чтобы заглянуть в гости к чабану Дажы-Намчалу Чыртай-ооловичу Ооржаку.

Никто больше его в республике не получает ягнят местной породы — по 130—150  на сто овцематок. И это постоянно, на протяжении десяти лет. Как было проехать мимо?

Та встреча  длилась недолго.  Впечатления остались обрывчатые, мозаичные. В память врезалась такая деталь. Был накрыт стол, горкой лежал только что испеченный хлеб.

— Угощайтесь свеженьким, — пригласил Ооржак, и сам первым отломил кусочек хлеба. Он нес его ко рту правой рукой, левую сложив внизу ковшиком, чтобы не упало ни крошки.

И эта деталь до радости в сердце высветила облик другого человека — мою маму, простую крестьянку. С детских лет запомнилось, как она точно так же бережно отщипывала от пахучего ржаного ломтя кусочки. Незримая нить близости, внутреннего родства протянулась  меж этими людьми, притягивая к ним и меня. И как-то сразу исчезла неловкость первого знакомства. Показалось, что всегда знал Ооржака.

На дворе стояла безмятежная осень, какая бывает только в горах. Близкое небо голубой  чашей  опрокинулось  над рыжим войлоком пожухлых трав, а в нем, курлыкая, пролетали журавли. Мы провожали стаю, прощаясь с птицами и летним теплом.

— Коль журавли  рано улетают, то холода  скоро придут,— заметил Ооржак.

Побывать у новых знакомых зимой не удалось, хотя не один раз вспоминал гостеприимное семейство Ооржаков. Не требовалось большого воображения, чтобы представить, чем они занимаются. Вот в овечьих тулупах, в шапках- ушанках они разносят овцам тюки прессованного сена или расчищают дорожку от снега. А вот отдыхают: сложив ноги калачиком, сидят на кошме, пьют крепкий чай с молоком, слушают приемник. В домашнем тепле горят лица и  руки, иссеченные морозным ветром...

И вот новая встреча — в Кызыле, на республиканском собрании животноводов. Не раз ставят на нем в пример Героя Социалистического Труда Дажы-Намчала Ооржака. В тот день он был в президиуме собрания, его наградили Почетной грамотой Тувинского обкома КПСС. Многих присутствующих на том собрании результаты Ооржака удивили. Кое-кто бросал  прозрачные  намеки: что-то тут не ладно, овцы местной породы по 150 ягнят на сто маток давать не могут.

Горький дым нелепых слухов витал вокруг имени прославленного чабана из «Алдан-Маадыра». Надо было самому поехать к Ооржаку и собственными глазами все увидеть. И вот случай представился. Мы едем в совхоз «Алдан-Маадыр». До центральной усадьбы хозяйства дорога еще сносная, а дальше в горы, к чабанской стоянке Ооржака, пожалуй, не каждый отважится  ехать. Но мне повезло. Ооржак приезжал на партийное собрание и сейчас возвращается на чабанскую стоянку вместе с секретарем парткома совхоза. Рядом с ним на заднем сиденье совхозного «газика» уместился и я. Не успели и двух километров отъехать от центральной усадьбы, как начались горы. Да какие!

Наш «газик» карабкается безо всякой дороги почти по отвесной стене. Мотор гудит на одной тревожной ноте. Кажется, звук вот-вот оборвется, силенок у мотора не хватит, и машину неудержимо потащит вниз. Холодок вселяется в мою грудь, а руки невольно крепко вцепляются в сиденье.

«У-у-у», — из последних сил ревет мотор. И умолкает. «Газик» встает,  задрав кверху капот. Из машины выходит шофер и спокойно говорит:

— Перегрелся мотор, немного надо отдохнуть.

Я облегченно вздыхаю. Секретарь парткома Ондар — довольно симпатичный мужчина в кепочке и очках, небольшого роста, очень вежливый в обращении — первым выходит из машины. За ним живо выскакивает Дажы-Намчал Чыртай-оолович — худощавый, стройный, не по годам подвижный. И как-то не подходят к юношескому загару да его лице седые усы. Ооржак смотрит  в сторону большой  горной вершины, указывая на нее рукой, что-то говорит  на  тувинском языке. Ондар дословно переводит рассказ старого чабана:

«В прошлом веке здесь кочевали баи и нойоны — очень богатые люди. Скоту их не было счета. Но сами они за скотом не ухаживали, а всю работу за них выполняли батраки: пасли овец, коз, верблюдов, лошадей, стригли шерсть, готовили пищу и одежду для  знати. Словом, безропотно гнули спину на богатеев. Очень свирепыми были баи. Они люто и зверски издевались над аратами, грабили их.

И вот шестьдесят тувинских богатырей под руководством бедного арата Самбажыка взбунтовались. Они взобрались вон на ту гору и там сделали укрепления. Долго они отражали атаки байских наемников. Но силы были неравные. Нойоны вызвали из Чадана подкрепление. Враги окру жили плотным кольцом смельчаков и подавили восстание отважных богатырей... С тех пор прошло много времени. Но народ не забыл славных сыновей, поднявшихся против угнетателей».

Мы стояли с обнаженными головами на крутом перевале, а кругом высились величественные горы. Ряд за рядом, двумя шеренгами уходили они вдаль, в самую синеву неба. Казалось, за ними уже нет больше ничего, только край света.

Наш «газик» снова тронулся в путь. Вскоре горы расступились, и мы оказались в довольно широкой долине речки  Ак-Суг. По ее берегам тянулись сплошные заросли облепихи, смородины, черемухи, боярки, которые обрывались у границы зеленых лугов.

— Здесь чабаны заготавливают сено для овец, — пояснил Ондар и, как только проехали по мосту через речку, продолжил: — Ак-Суг — очень рыбная речка, в ней водятся и хариус, и окунь, и ленок. Вода в ней прозрачная, будто  хрусталь. Впадает она в Хемчик, а мы поедем по правому берегу другой речушки — Манчурек. В нее впадает столько горных ручьев и ключей, что со счета собьешься. — И секретарь начал, загибая пальцы на ладонях, считать эти речушки... Вот как поднимемся в верховья Хольчука, там и увидим стоянку Чыртай-ооловича.

Вскоре путь преградила горная речушка Манчурек. До рога серпантином вилась среди скал. Впрочем, это была всего лишь овечья тропа, немного расчищенная от боль ших камней.

Заметив мой страх — мы ехали по скалистому карнизу, обрывающемуся в пропасть,— Ооржак успокоил:

— Экер-оол — опытный водитель, по этой дороге ездил не один раз.

Наш «газик» еле-еле, от одного камня к другому, пробирался по узкому горному карнизу. И как только миновало это опасное место, Ооржак стал рассказывать о себе:

— Мать свою я не помню, умерла, когда мне было два года. Жили очень бедно, в семье было восемь  детей. Шестеро братьев  от голода  умерли, остались я да сестра. А как жили? Вспоминать страшно: нищета, грязь, холод в юрте. Теперь другое дело. У меня четверо  детей, много  внуков. Они не знают, что такое голод, живут совсем по-другому.

Мой сын Херел-оол институт окончил, преподавал в Кызылском сельхозтехникуме, а теперь в Москве аспирантуру заканчивает, скоро ученым станет. Второй сын, Серов, — главный инженер в нашем совхозе. Дочь Зоя — врач на кобальтовом комбинате, а младшенькая, Лилия, в Ленинграде учится на инженера-метеоролога. В поселке у меня дом со всеми благами, есть цветной телевизор, хорошая мебель, в гараже  стоит личный «Москвич». Радуюсь тому, как хорошо живут мои односельчане, дети и внуки. А все это нам дала Советская власть, партия Ленина, Октябрьская революция...

Долго едем молча, каждый со своими думами. Первым нарушает молчание шофер Экер-оол:

— Чыртай-оолович, а расскажи, как чабаном стал?

Ооржак хитровато улыбается, набивает трубку табаком, удобнее устраивается на сиденье.

— Трудное время было, — начинает он.— В Туве только что создали колхозы. Отдельные араты сомневались, не шли в них. Мы, коммунисты, должны были  доказать им, что наше богатство — в артельном хозяйстве. Я тогда окончил курсы прорабов-строителей, меня избрали парторгом во вновь организованном колхозе. Работал тогда мастером на строительстве. Работа хорошая, живи себе в поселке, улучшай быт односельчан. Но вот однажды на общем колхозном собрании вышел у нас спор с чабанами. Я их упрекал в лени, в нерадивом отношении к общественному скоту, в малом приплоде. А они, знай, твердят одно, что, мол, от ста овцематок нельзя получить сто ягнят. Один из них, кажись, Сюрюнчик, упрекнул меня:

— Подумаешь, парторгом заделался, так сразу учить нас стал. Ты сам пойди да поработай чабаном. Вот получи от ста овцематок сто ягнят, тогда мы поверим.

— И пойду, и получу,— ответил я ему.

Слово вылетело — не поймаешь. Принял я от того Сюрюнчика отару исхудалых овец и в тот же год получил 90 ягнят от ста овцематок.

Мы все выше поднимались в горы, уже форсировали не одну речушку вброд.

— Ну и как, слово свое сдержал?— не стерпел шофер

— Сдержал и стал примером для других, — это уже вступил в беседу секретарь парткома. — За ним потянулись остальные. И если раньше маловеры  халатно  относились к  своим обязанностям, то теперь те же самые люди работают  хорошо. Возьмите Октуг-оола Монгуша, Доржу Ооржака. Октуга Монгуша и других. У всех ордена, медали, Почетные грамоты, они стали заслуженными чабанами республики...

Дорога пошла лесом, петляя среди вековых сосен и елей. Вперед продвигались прямо-таки  гусиным  шагом. Но вот лесной массив кончился, и мы вырвались на чистое место.

В километре от нас показалась белая юрта.

— Вот мы и приехали. Здесь и находится моя летняя стоянка,— торжественно объявил Ооржак.

Нас встретила его жена — Хуна Ильинична. Белая юрта стояла в центре поляны, а метрах  в ста от нее журчала среди  камней  горная  речушка Хольчук-Бажы. Мы решили немного отдохнуть, но Ооржак не утерпел. Он быстро открыл загон и стал выгонять на пастбище отару овец. Лишь поздним вечером возвратился на стоянку.

...Нынешней весной в отаре Ооржака 65 маток принесли по три ягненка, 140 — по два, а две — по четыре. И это несмотря на то, что половина овец чужие. Своих сдал, а этих взял у отстающего чабана. И доказал, что при  любящем  сердце  да  умелых  руках работа всегда спорится. И вовсе не без основания на республиканских слетах Ооржак называет лентяями тех, кто получает меньше ста ягнят от ста овцематок. Давний спор ведет Дажы-Намчал Чыртай-оолович и всегда его выигрывает. Трудится от зари до зари.

Вот и в мой приезд в четыре утра он уже был на ногах. Хуна Ильинична поднялась  еще раньше, успела  приготовить завтрак и прибраться в юрте. Красным диском над горами поднималось солнце, над лесом курился парок, ноги холодила роса. Чабан открыл загон, и овцы серыми волнами  потекли  на таежную поляну. Ооржак выпускал их группами по 50-60 голов.

— В малых группах ягнятам легче находить маток,— пояснил потом чабан. —  Быстрее привыкают друг к другу, не теряются. Ягненку отбиться от матери — гибель, чужая, кормить не будет.

Не ахти какое мудреное правило, но оно помогает сохранить ягнят. Однако далеко не все чабаны им пользуются.

Ооржак  занимается  и  селекционной работой. По его словам, все очень просто: приплод из «двойняшек» оставлял в отаре, заботливо растил, подбирал «семейные пары».

За годы такой целенаправленной работы признаки высокой плодовитости обрели устойчивость. А когда улучшилась кормовая база, то стали появляться в отаре и «тройняшки». Нынешней весной были первые овцы, давшие по четыре ягненка.

— Мы везучие,— говорит Хуна Ильинична.— Прошлой весной в районе за сутки погибла не одна сотня овец. Среди майской теплыни  вдруг похолодало, а овец уже остриг ли. У нас не пало ни одной — своих позже стрижем.

...Многие  тогда  поторопились  отрапортовать об успешно проведенной стрижке, а Ооржак решил подождать чуток. Утром они вышли на пастбище налегке. Яркое солнце, безоблачное небо — все обещало погожий день. А после обеда вдруг нахлынули тучи — пошел дождь, повалил снег, холодный шквал обрушился на чайлаг. Животные пошли по ветру, прочь от стоянки. Повернуть отару невозможно, таковы уж овцы — опустят головы к земле и идут, куда ветер гонит. Чабанам оставалось одно — не отставать.

К ночи непогода усилилась. Уставшие овцы остановились, мокрые жались друг к другу. Стоять им было нельзя — могли замерзнуть, и чабаны потихоньку кружили отару на одном месте, постоянно держали животных в движении. Лишь на вторые сутки стихла непогода...

Только, пожалуй, не в везении дело — в мастерстве и огромном трудолюбии.

— Все чабаны, наверное, знают правила ухода за животными,— говорит Ооржак.— Но не все их выполняют. А мы с Ильиничной — всегда. Знаем, что подножный корм для овец полезнее любого сена. Не ленимся, пасем овец в любое время года. А другой чабан тоже это знает, да не делает, потому что воз сена разбросать легче, чем день ходить за овцами. Есть и такие чабаны, которые подолгу не поят овец. Вот из этого все складывается. Я так считаю: надо любить свою профессию и отдавать отаре все силы. Конечно, требуется и умение по-хозяйски распоряжаться пастбищами. Они у меня поделены на участки. Овцы пасутся на них поочередно, и весь сезон получают свежий корм. Знаю, что может дать овце каждая травинка на пастбище, и поэтому стараюсь выбрать самые «витаминные» участки.

Тогда в юрте я услышал рассказ о том, как Ооржаки прошлой зимой «обхитрили» своих овец. Стояла снежная, морозная зима. Что ни день — бушует пронизывающий северный ветер, несет с собой плотные снежные заряды. Овец выгонять на пастбище удавалось редко. Корма были на исходе. Выход из создавшегося положения был один — как можно больше пасти овец. Но как заставить их идти против ветра? И чабан с женой придумали: навьючили на себя вязанки с сеном и встали впереди отары. Овцы «клюнули» на приманку, пошли за людьми на пастбище. Возвращались назад к кошаре уже по ветру, поедая подножный корм. И так изо дня в день. Длительные  переходы  выматывали людей, но они  крепились. И терпение их было вознаграждено: сохранили отару в упитанном состоянии, получив высокие привесы и настриг шерсти.

В десятой пятилетке Ооржак сдал государству более двухсот центнеров первоклассной шерсти. Экономисты совхоза подсчитали: ткани, полученной из этого руна, достаточно, чтобы сшить 30 тысяч мужских костюмов. Даже Чыртай-ооловичу такое сравнение  понравилось. И когда был в Москве, на совещании передовиков сельского хозяйства, с гордостью смотрел на празднично одетых людей: а может, кто-то из них носит костюм из шерсти от его отары?

— В отаре Ооржака больных овец почти не бывает, а начинается все вот с этой бутылочки,— хитро улыбнулся секретарь и, отстегнув от пояса чабана небольшую склянку, показал ее нам. В бутылочке была какая-то мутная жидкость, оказалось — с медным купоросом.— Ходит чабан за отарой, а на боку у него все время лекарство овечье. Видит, овца захромала или мухи над ней вьются, ловит ее и ищет болячку, обрабатывает купоросом. Главное — вовремя заметить неладное и оказать помощь животному, а не полагаться на ветврача, как другие. Вот, пожалуй, и все секреты Чыртай-ооловича,— заключил секретарь, а помолчав, добавил: — Коммунист Ооржак свои секреты не таит. Он у нас наставник молодежи, нынче взял шефство над бригадой молодых чабанов. Успешно соревнуется с Иваном Сафоновым, передовым чабаном из Балгазына. Был в Москве, Ленинграде, участвовал в работе Конгресса миролюбивых сил, который проходил в нашей стране. Много лет подряд является депутатом райсовета, членом райкома и обкома  КПСС.

— Ну, вы совсем расхвалили меня, — смущенно улыбнулся Ооржак и поспешил сменить тему разговора.

О долгожителях зашла речь. Вот ему, Ооржаку, скоро семьдесят, а выглядит молодо. Руки мускулистые, ходит быстро, порывисто, все делает с душой. Смотришь и удивляешься его подвижности, работоспособности. Как он сумел сохранить себя?

— А все очень просто, — объясняет чабан. — Сплю на свежем воздухе, особенно летом. В среднем нахаживаю за день по увалам и пригоркам по 20-25 километров, поднимаюсь в четыре  утра, ложусь спать в десять вечера. На аппетит не жалуюсь, к врачам еще ни разу не обращался.

...Солнце садится за перевал, гаснут закатные сполохи, затихают овцы — ягнята и матки, наконец, нашли друг друга и перестали кричать.

У чабана последнее на сегодня дело — спутать коня и пустить его пастись. Он сыплет в таз овес, приманивает, но конь игриво вскидывает задними ногами, стремительно мчится вокруг стоянки.

Ооржак доволен: пусть все видят, какой у него конь! Если человек ездит на горячем скакуне, значит, до старости ему еще далеко.

 

---