Писатель Михаил Тарковский заболел Сибирью после экспедиции в Монгун-Тайгу

«Лента.ру»: Чем был обусловлен выбор вашейпрофессии — преподаватель географии и биологии? Вас в тот момент неинтересовала литература?
Михаил Тарковский: Я еще с начальной школы интересовалсязверями-птицами и мечтал стать полевым зоологом. Поступать собирался набиологический факультет МГУ, но два раза провалил экзамены, так как былтроечником. Произошло это не столько из-за моей тупости, а из-за лени инежелания отвлекаться от своих дум и увлечений, неумения заставлять себявникать в неинтересные и сложные предметы вроде химии. Все, кто проваливалэкзамены в университет, по традиции, скопом шли в пединституты. Тудаподнаторевшим на сложных эмгэушных экзаменах поступалось легче — в педе всебыло проще.
На собеседовании декан наскорил: мол, знаю вас, зачем вы сюда идете, чего вы мне свои грамоты сбиологических олимпиад суете? Вы же не собираетесь работать в школе. Но он неимел права не допустить нас к экзаменам и не принять, и это бессилие егоогорчало. Мужик он был мощный, мне до сих пор стыдно и за его укор, и за своислабые и лукавые ответы.
Интересовала ли меня в тупору литература? Как явление жизни, как книги, которые читаешь и которыми живешь,которые для тебя значат очень много, конечно же, интересовала. Тогда все детичитали. Но любимым моим делом литература стала уже на Енисее, когда я началписать стихи (хотя еще в школе пописывал гитарные песенки и любительскиестишата). Я был глубоко уверен, что для меня это главное, поскольку это делосвязано с человеческим, а не с деловым, профессиональным подходом.
- Когда вы, москвич, впервые оказались в Сибири,на Енисее? Помните ли, что почувствовали, увидев тайгу?
- Это случилось летом после9-го класса, в 1974 году, во время экспедиции в Монгун-Тайгинский район Тувы.Купание в Енисее в Кызыле, работа в долине реки Каргы и на речке Барлык вхребте Цаган-Шибэту, езда на лошадях, дорога на грузовой машине в Кызыл черезМонголию и Туву — все это было настолько поразительно, что я заболел Сибирьюнавсегда.
- Легко ли было человеку, родившемуся ивыросшему в столице, принять деревенский уклад жизни? Было ли что-то, чего выдо сих пор не можете понять?
- Для того, кто с детствамечтает о деревенской жизни, для любящего деревню погружение в такой укладприносит большую радость. Я отдавался этому погружению и приобщению всей душой,тем более что деревня находилась на рубеже Енисея и тайги.
Тем не менее, я до сих порне могу принять ряд вещей, касающихся людской натуры, независимо отпринадлежности городу и деревне: равнодушие, цинизм, нездоровую страсть кматериальному, привычку судить о других, исходя из собственного душевногоустройства. Больше всего я не приемлю неспособность ощущать себя русским,болеющим за свою землю, чувствующим свою кровную ответственность запроисходящее на ней. Такое, к сожалению, встречается повсюду.
Деревни на Руси нынче неживут, а выживают, причем необщинно, жестко, по полугородским правилам: теплое,крестьянское, дружное вытеснено индивидуалистическим, потребительским,привнесенным из самых худших городских захолустий. Дух традиции, носителямикоторого были старики, ушел. Сами люди говорят: «По-волчьи стали жить».
- Ваш роман «Тойота-Креста» немного выбиваетсяиз череды тех повестей и рассказов, которые вы писали до него. Что заставиловас расширить территорию? Ведь события происходят и на Курилах, и в Москве? Ипочему «Тойота-Креста»?
- После того как мнеудалось создать свой таежный мир, литературную Бахту, я захотел расширитьгеографию своего слова. Это случилось по многим взаимосвязанным причинам.Раздалась география моей души под впечатлением от других мест Красноярскогокрая, например самого Красноярска, Саян, Шушенского с его музеем деревянногозодчества. Люди, встречи, примеры осознанного и подвижнического отношения ксвоему краю, уголку — это как раз то, что и создавало в моем сердце образСибири и сибиряков. Когда общаешься с людьми, осознающими себя сибиряками,говорящими об этом вслух, слова которых подтверждены делами, тогда и возникаетв душе карта твоей причастности к своей земле.
Потом я попал на ДальнийВосток и заболел этой географией окончательно. Что за земля Дальний Восток? Чтоона значит для России? Что за люди ее первопроходцы? Почему человек всегдаживет в одном месте? Можно ли при этом быть душой во всей России, в каждомместе, понимать эти места своей шкурой? Могут ли они быть равно родными? Тогдау меня и появилась фраза — «растянуть свою душу от Тихого океана до Балтики»,хотя выражение «растянуть душу» я подслушал у дядьки-режиссера. Это еговысказывание касалось, кажется, всего земного шара и как-то было связано сфильмом «Ностальгия».
Меня наши охотники упрекалив том, что я изменил «территориальной привязанности», но на самом деле я толькорасширил ее границы. Территория моей причастности разрослась от Туруханскогорайона до всей России. Когда подходишь к зрелости, душа требует ответственностии тебя все больше волнует социальное, историческое, имперское.
Переход к «Кресте» былплавным, поначалу я предполагал, что местом действия будет только Красноярскийкрай, владения Батюшки Анисея, с небольшими воспоминаниями и отсылками кДальнему Востоку. Потом оказалось, что Женя отправится к Маше за Урал(персонажи книги Тарковского «Тойота-Креста» —прим. «Ленты.ру»), а послевозвращения на Енисей полетит в Южно-Курильск. После того как у меняорганизовался перегон машины Владивосток — Красноярск, сам бог велел отправитьЖеню своим ходом по строящейся еще тогда федералке, «по щебенке, утопшей вснегу».
Если говорить о названии«Кресты», то речь, конечно же, ни в коем случае не идет о марке машины. Делотут в моей любви к праворульным автомобилям как проявлению народного выбора,народности этого явления и как к некоей обратной правде, зеркальному отражениютой правды, что после перестройки хлынула на Восток из столицы, открывшейворота в Европу.
Что греха таить, сыграласвою роль и мальчишеская страсть к железякам, а «Креста» — очень красиваямашина. В ней выражается особенный дух, она очень женственная, похожая набольшую тихоокеанскую чайку, да и название ее крайне неиностранное — неанглообразное, что ли, прорусское. Оно объемное, вмещающее в себя целые миры: иправославный крест, и крестную муку, и перекрестия судеб, и великий крест междуЕнисеем и Транссибирским путем, на котором стоит трудовой град Красноярск.Вообще, cresta, по-испански, — гребень горы, а с гребня видать в обе стороны.
- Читатель склонен ассоциировать автора с егогероями. Много ли в главном герое «Тойоты-Кресты» Жене Барковце от МихаилаТарковского?
- Очень много. Хотясказать, что Женя является олицетворением автора, нельзя, потому что ЖеняБарковец вообще герой условный и сказочный. Нигде не дается его портрета, несовсем понятно, на что он существует и как именно проходят его рабочие дни.Мало рассказывается о его доме (только в третьей части), умалчивается ородственниках. Скорее, Женя это некая духовная емкость, дающая возможностьвместить наиболее важные и волнующие душу миры. Условностью своей он вообще нина кого не похож, а мирами его наполняет (конечно же) автор, вкладывая в негопережитое.
Женя из тех героев, которыенамного лучше тебя самого, он будто отражение самого святого, что тебе данобогом, или хотелось бы, чтоб было дано, что просишь. Женя — хранитель землирусской, он находится в вечном бессонном дозоре, озирая ее то с Курильскихостровов, то с серпантина в Култуке, то с моста «777». Ты настолько привыкаешьк его защите, что уже не можешь без него жить, потому в таких книгах и оченьтрудно поставить точку. «Будто нет конца у дороги и у книги не будет конца».
- Благодаря вам жители небольшого поселка Бахтаобрели собственную церковь. Как вам удалось сделать это в одиночку?
- В одиночку такие вещи неосуществишь, только с божьей помощью. Главное тут — организационная ифинансовая поддержка попечительского совета Святителя Алексия в лице СветланыПокровской и ее единомышленников. Церковь в Бахте — это их детище, они строятхрамы в России и СНГ. Мы были на этих стройках в Ерофее Павловиче (поселокгородского типа в Сковородинском районе Амурской области — прим. «Ленты.ру») иАлтайском крае.
Помогали и соратникиСветланы, и наш друг-меценат, и Енисейское речное пароходство, и жители села, иЖКХ. Бригада состояла и из наших парней тоже, хотя костяк прибыл из Карелии —те парни, что рубили там, в двух шагах от Кижей. Вообще в этом мероприятииучаствовало много людей. Моя роль тут сводилась к организации стройки на месте,доставке из Красноярска сруба. Ну а сама возможность возникла благодаря тому,что попечительский совет просто мне поверил, видимо, как писателю.
Отличается ли внутреннеписатель Тарковский от Тарковского-охотника?
Не знаю, наверно неотличается. Вообще, не разделяю, что вот, мол, с восьми утра до шести вечера яохотник, а после писатель, мне казалось, что обе эти ипостаси живут монолитно иискренне. Работа охотника, будучи очень тяжелой физически, поддерживает писателяправотой жизненного опыта, чего-то такого, за что не приходится краснеть, чегоне знают литераторы.
Она была хоть и любимымделом, которому обязан всем, но все-таки содержанием какого-то главного,взлетного отрезка жизни. А вот занятие писаниной, как говорит мой соседАнатолий Никифоров, — это дело жизни, глубинное, сродное, мое. Поэтомутребования к себе как к писателю у меня, конечно, всегда были выше и жестче,чем к охотнику. Здесь прав Набоков, который сказал, что никогда бы не пошеллечиться к Чехову.
- Для вас существует «сортность» литературы?Разделяете ли вы книги на полезные и вредные и что любите читать сами?
- Сортность — хорошееслово, пушное, заготовительское. Обязательно сортность есть, и вредность, иполезность, причем безо всяких кавычек. Мы иногда стесняемся каких-то простыхвещей, боимся, что нас не так поймут, боимся кого-то задеть и стесняемся убратькавычки. Да. Сорокин — вредная литература, как и Зиновьев, Новосельцев,Александров, Байбородин. Павлов — полезная, а если договаривать до конца —душеполезная. То же самое как «Калина красная» — полезное кино, а «Левиафан» —вредное.
Сам читаю только полезное,то, что питает, помогает, дает силы и желание писать, жить. Времени иусидчивости проходить то, что не питает, нет, даже ради возможности объяснить,почему не нравится, ради «объективного представления о картине современнойлитературы», о которой спрашивают на встречах.
Сейчас среди творческих людей имеет место своеобразный поход заэкзотикой — отказ от города и переселение куда-то в глухие места либо на южныеострова. Бахта не испытывает наплыва таких желающих? Как местные жителиотносятся к подобным пришлым?
- Я не заметил усиленияэтого «похода» по сравнению с прошлым, когда он, кстати, активно поддерживался,инициировался государством. Он, наверное, был всегда, только в определенныегода замер в недоумении. Сейчас он будто снова затеплился как попытка выхода издуховного кризиса, разразившегося и в нашей стране, и на всей планете. В Бахтунаплыва поселенцев нет, но приходит много писем-вопросов о возможностипоселиться. Всех интересуют условия, и все удивляются, что нет лишнего жилья,никто не сдает комнаты, как в Коктебеле. Один, правда, парень никому не писал ини о чем не спрашивал, а взял да и прилетел на вертолете с двумя сумками.
- Жители относятсяравнодушно, так скажем, и настороженно, раньше люди гораздо приветливее были.Относятся так, как будто их отвлекли, как будто помешали, как будто сегодняшняяжизнь настолько изболелась своим несовершенством, что свидетель тому — как заноза.Как бывает в большом городе, человек вздрагивает, когда к нему обращаются,будто нарушают какое-то правило, вторгаются в его жизнь, трудную и плотную докакой-то почти болезненной погруженности. Положа руку на сердце — конечно, этоплохо. Человек должен жить с любовью, смыслом и готовностью делиться этойлюбовью и смыслом со своими соотечественниками, чувствовать себя русским сбольшой буквы, а значит братом, независимо от курса правительства.
- В наши времена здешниелюди очень приветливо относились к желающим приобщиться к енисейской жизни,радовались, когда приезжий так же, как и они, заболевал Енисеем. Словнообъединившаяся разросшаяся любовь к этой реке еще сильнее их согревала.
Чем вам запомнились 90-е годы? Есть ли что-то особенное, что отличаетдля вас тот период жизни от остальных?
- Конечно. Было ощущениенадежды, и была глупость, плен извращенных представлений, манипуляции сознаниемлюдей, наша неспособность со стороны взглянуть на процессы. Но я в это времякак раз жил самой наитаежнейшей жизнью и начинал заниматься прозой, поэтому яособо и не хлебнул той жизни. Именно 90-е были самыми главными, отшельническимии асоциальными, — я жил промыслом и словом, вставал на ноги. Когда я выбиралсяна «материк», то ощущал какое-то противоречивое чувство (оно в «ГостиницеОкеан» описано), чувство горчайшей утраты, брошенности народа на выживание и, сдругой стороны, восхищение и даже упоение от того, как народ сам выбирается,наперекор государству.
- Если говорить онаивности, глупости и слепоте — казалось, что все должно вернуться кправославию, самодержавию и народности, что будто все буквально пришьетсякрепкой ниткой к семнадцатому году. Было полное непонимание того, откуда всеэто управлялось.
Самое, пожалуй, яркоевпечатление — путч 1991 года. Было ощущение, что мы попали на спектакль, но скровью. Многочасовое ожидание, когда нас будут, наконец, «топтать танками»,(«уберите колюще-режущие», «уберите зонтики» — дождь шел). И как было от этого,мягко говоря, голо, беззащитно, и думалось: ну хоть прут какой в руки, если неавтомат, и как трассирующими лупили с крыш — видимо для создания атмосферыстраха, и бесконечные призывы с Белого дома защитить демократию, и мгновенновзросший улично-баррикадный дух. И ошеломление — откуда он?!
А в самом начале ночинесостоявшегося штурма запомнилась картина рядом с БМП, перешедшей на сторонузащитников Белого дома, чуть ли не на ней стоял какой-то латиноамериканский (ирусскоговорящий) мужик, буквально взывавший к окрыленной своей защитной миссиейтолпе:
— Опомнитесь! Так путчи неделаются! Вводятся войска, и за час все решается!
По-моему, он говорил даже,«вступает авиация», что ли. Но главный смысл был в том, что никакой не бываеттянучки — все делается стремительно.
Понятно, что те годыотличались всем известными вещами: голыми прилавками, преступностью,разворовыванием народной собственности и прочим. Но главное другое, что скаждым годом и часом все настойчивее приковывает мысль: да как же все этослучилось? Как и почему рухнула сверхдержава? Кто главный преступник (хотявроде и все ясно)? Почему не ответил? Что будет дальше? Насколько силен враг? Иловишь себя на том, что годы идут неумолимо, а жизнь все сильнее итребовательнее меряешь единственной точкой отсчета — точкой разрушения нашейстраны, точкой измены, точкой и нашей вины за случившееся, словно от этогозависит будущее.
В завершение хотелось быотметить, как не углядел целый народ этого вектора истории, обманный ход егоострия, так и сейчас мы его не углядываем в упор и впритык, не видим настоящегоиз будущего. Неизбывно больно за происходящее, за преступное разрушение основрусского мира, но так же преступно опустить меч, разуверившись в неисповедимуюсилу Русской земли, в защитный Покров Богородицы над нею, в Господа Бога,столько веков оберегающих от погибели наше бескрайнее Отечество и его чад, атакже ждущих от них силы.
Беседовала Марина Крамер,
lenta.ru,
tuvaonline.ru,
Фото из архива Михаила Тарковского:
1. МихаилТарковский.
2. Кулемка — старинная промысловая ловушка.
3. Изготовлениедолбленой лодки.
4. В село Бахта прибыл сруб православного храма.
5. Храм в селе Бахта.
6. Вытаскивание лодки воротом.
Поиск новостей
Метаданные новости
- Дата: 31 августа 2015 г. 15:12
- Разместил: Пресс-служба Министерства культуры Республики Тыва
- Источник: http://culture.rtyva.ru/?p=1752>